Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом - Страница 56

В ушах стоял гул. Попадания снарядов в танк не прошли даром. Я потрогал ухо, забитое коркой спекшейся крови. Нечем мне было оправдываться.

– Не знаю, – ответил я и выкрикнул: – Кончайте быстрее. Хватит жилы тянуть!

– Контуженный, что ли? – усмехнулся особист.

– Конечно, контуженный, – сплюнул в мою сторону механик. – Палил куда попало, ждал, пока нас немец поджарит.

– Если младший лейтенант Волков был контужен, почему ты, сержант, второе лицо в экипаже, танк не поджег? Удрать спешил?

Думаю, меня спасли два обстоятельства. Первое – то, что рассудительный (и, к счастью, трезвый) особист убедился, что я вел бой на полуразбитом танке и выпустил около тридцати снарядов. Второе обстоятельство – показания механика, что я был контужен. Мой механик-водитель, сам того не осознавая, своей злостью спас меня, да и себя тоже.

– Мы все были контужены, товарищ старший лейтенант, – заюлил он. – Гляньте на танк! Прямые попадания. Один снаряд в метре от меня броню прошиб. Едва выбрались. Друг друга вытаскивали. А двое погибли.

– Без тебя вижу, – перебил его особист. – Они – герои, а кто вы… еще разобраться надо.

Суток пять я просидел в землянке вместе с другими задержанными и арестованными. Пару раз слышал короткие очереди и одиночные выстрелы. Неподалеку, в овражке, расстреливали дезертиров и самострелов. Меня вызывали на допросы, где я подробно описывал происшедшее.

Лейтенантские кубики с меня сорвали, отобрали ремень. Небритый, грязный, я напоминал дезертира и предателя с плакатов Агитпропа. Приложились раз несколько кулаками, оставив синяки и распухшую челюсть. Из поврежденного уха потекла кровь, и бить меня больше не стали. Зато восстановился слух.

– Нет худа без добра, – усмехнулся капитан-пехотинец, чья рота покинула без приказа позиции. – Ты, Леха, не переживай. У тебя вина непонятная. В худшем случае разжалуют и в штрафники. А меня, наверное, шлепнут. К этому дело ведут.

Капитана действительно расстреляли. Он встретил смерть спокойно. Когда ему приказали выходить без вещей, он пожал мне руку, попрощался и оставил свою шинель.

– Выше голову, танкист! Шинель тебе пригодится. В могиле холодно не бывает. Никто еще не жаловался.

Топтавшийся в дверях рослый молодой сержант с автоматом торопил его:

– Побыстрее, гражданин капитан, нас там ждут. – Ладно, – обнял меня капитан. – Доживи до победы. И пошел к двери. Через десяток минут простучали две короткие очереди. У меня сжалось сердце. Когда моя очередь? Завтра… послезавтра?

Позже я узнаю, что в отношении меня уже приняли решение о разжаловании в рядовые с направлением в штрафную роту. Хотя создание штрафных рот предусматривалось полтора месяца назад приказом № 0227, организационная сторона вопроса еще решалась. Приказ Г.К. Жукова, разъясняющий положение о штрафных батальонах и ротах, находился в стадии разработки и вышел лишь 28 сентября 1942 года. Такие подразделения уже формировались и кое-где, по слухам, вводились в бой. Но со мной все получилось по-другому. Тройка военных, в звании подполковников и батальонного комиссара, долго отчитывали меня за оставление боевой техники врагу.

– Ты понимаешь, что из орудия твоего танка немцы могли стрелять по твоим же товарищам?

– Так точно, понимаю.

– Что за это бывает, знаешь?

– Знаю. Только, может, не надо меня расстреливать. Я пушкой неплохо владею. Дайте возможность… искуплю.

Вряд ли мои наивные заверения сыграли какую-то роль. Да, я боялся расстрела. Наслушался истерик, криков обреченных, выстрелов в овражке. От сурового приговора меня снова спасла контузия, отчаянная стрельба в никуда и подбитый немецкий танк. Сыграла роль еще одна важная причина. Я считался к этому времени довольно опытным танкистом, а вина моя была спорная. Не уничтожил свой поврежденный танк? Но я ведь был контужен.

В те дни уже шли бои в Сталинграде. Это слово не сходило со сводок и страниц газет. Было категорично объявлено, что Сталинград не сдадут. Но и Гитлер с не меньшей категоричностью заявлял, что Сталинград практически взят. Чтобы оттянуть часть немецких войск от Сталинграда, на всех участках фронтов проводились крупные и мелкие контрнаступления и операции, в том числе рейды в тыл врага.

Мне объявили, что за самовольное оставление боевой техники врагу и самовольный уход с позиции приговором трибунала я разжалован в рядовые, приговорен к 7 годам заключения, с заменой наказания штрафной ротой сроком на два месяца. Меня отвезли в другое место, где собрали человек двенадцать проштрафившихся танкистов, а затем нас по одному вызывал на беседу какой-то капитан с эмблемами танкиста и старший лейтенант-особист. Как я понял, из особого отдела армии. Особист больше помалкивал, а вопросы задавал капитан со шрамом, пересекавшим губу, и орденом Красной Звезды. Фамилия его была Крылов.

– В пехоте для тебя, Алексей, место уже приготовлено. Может, выживешь, а может, погибнешь. Но у меня другое предложение. Как насчет возвращения в танкисты?

– Я не против.

– Только рота, которой я командую, будет выполнять специальное задание. Шансов погибнуть – не меньше. Драться будем на переднем крае, а понадобится – в тылу у фашистов. Не сбежишь в плен?

– Не сбегу, – я хотел добавить что-то еще, но в горле пересохло, и я молча кивнул.

Мне налили воды, особист веско заметил:

– Тебе доверяют. Ты не дезертир и не трус. Но приказ нарушил. А если нарушишь снова или сбежишь, то расплачиваться будет твоя семья.

Поговорили еще, и я дал согласие. Хотя главную роль сыграло не мое согласие (куда бы я делся!), а решение капитана Крылова и сотрудника особого отдела. Наверняка они многое знали обо мне и, лично поговорив, убедились, что я подхожу для формируемого подразделения.