Танкист-штрафник. Вся трилогия одним томом - Страница 39

Меня послали в караул. Боец, топтавшийся у ворот, кинулся в дом с такой прытью, что на ступеньках поскользнулся. С голодухи едва смены дождался. Прибрали еще чугун картошки вместе с давленными кислыми огурцами. Для раненого хозяйка поджарила пару яиц. Сказала, что несутся плохо – не сезон. Ну и черт с тобой! Зато переночевали в тепле. Высушили сапоги, часть одежды. Телогрейки так сырыми и остались.

Хозяин торопился выпроводить нас до рассвета. Войтик сменил повязку. Хоть и бодрее выглядел наш товарищ, но такую рану покоем и лекарствами лечить надо, а не таскать человека по лесу. Хозяйка сварила картофельного супа с мелкими кусочками сала и выставила два кувшина молока. Вместо хлеба заедали суп холодной картошкой. «Нет хлебушка!» – как объяснил хозяин. С собой дали творога, мелкой картошки в мундире и огурцов. Жадный был хозяин. Хотя и его понять можно было. Семья, впереди зима, немцы. Но Шуваев, старый солдат, его все же раскрутил. Записал на клочке бумаги фамилию, имя хозяина, хозяйки и пригрозил:

То, что ты немцев ждешь, сразу видно. Если пустишь кого по нашему следу, отпор дадим. Два пулемета видишь? Отвори зенки пошире. Кто в живых останется, эту бумажку прямиком в НКВД отправят. Не надейся, что немцы победят. Твои фрицы, как клопы, а Россию еще никто одолеть не мог. – Лучше замполита растолковал. Хозяин не на шутку испугался. Про репрессии, может, он мало что слыхал, а НКВД народ боялся.

Вы, товарищи военные большевики, не сомневайтесь, – выдал напуганный хозяин нам всем диковинное название. – Я всегда за Советскую власть, а фашисты смерть и рабство несут.

Наверное, отродясь, этот хозяин так грамотно не выражался.

– Не надо бы вам, товарищи, такую записку писать. Вдруг, не дай бог, с вами что случится, а мне отвечать. Порвите записку-то…

– Подумаю, – строго сказал старшина.

Пока Шуваев думал, хозяин принес литровую бутыль самогона, ковригу хлеба и сырых яиц, которые уместились в каску одного из пехотинцев. Штук двадцать или чуть больше. Продолжал убеждать, что немцев он не ждет, а Красной Армии готов помочь, чем может.

Похоже на анекдот. А ведь было. Посмеялись, употребили самогон, запивая его круто посоленными деревенскими яйцами, и двинулись дальше. На смех уже не тянуло. Холод, ветер, задувающий первый снег, неизвестность…

Васю Кружилина оставили в надежных руках. Плохо заживала рана от тяжелой немецкой пули. Пухла, гноилась нога. Через пару дней ночевали у женщины. Видать по всему, одинокая. Встретила нас хорошо, помылись, поели. Василия попарила, оглядела крепкого парня и сама напросилась:

– Оставьте его мне. Пропадет он в лесу. А я его вылечу.

Согласился наш механик-водитель. Считай, что сосватали. Бабенка душевная, незамужняя. Хоть и невзрачная, постарше Васи, но кому красота в этой ситуации нужна? Приняла ласково, как мужа. Наверняка вылечит. В первую ночь постеснялась с собой положить, а как мы уйдем, наверняка к себе греть устроит. А там, глядишь, дите зачнется, станет Вася ее мужем. Эти мысли прямо читались в глазах хозяйки. Харчей дала в дорогу, и в том числе большую вареную утку. Мы когда уходили, были рады за Василия. Пересмеивались даже. На котомку харчей, самогон и вареную утку нашего механика обменяли. А насчет того, что невеста Кружилину невзрачная досталась, Шуваев мне подмигнул:

– Васек в себя придет, оттопчет ее раз, другой, да пятый, расцветет баба. Это уж мне поверьте. Я в таких делах разбираюсь.

Еще как-то раз повезло. Председатель сельсовета на постой к бабуле, жившей на выселках, определил. Принес баранью лытку, сала, самогона. С нами посидел и утром проводил. Но на этом наше везение кончилось.

Началось с того, что наткнулись на целое поле мертвых. Человек двести лежало наших бойцов, уже изгрызенных, исклеванных хищниками. Часть – раздеты, разуты. Некоторые не тронуты. Мы еще удивились. Полезли менять сапоги, ботинки. От прохудившейся обуви мы больше всего страдали.

И вдруг – взрыв. Кричал, катался по земле один из башенных стрелков (башнер, как нас называли), а сплющенная, вывернутая нога, намокшая кровью, болталась от судорожных движений, как посторонний предмет.

– Стой! Не двигайся.

Кричали в несколько голосов, но истекающий кровью человек мало что соображал. Пополз к нам. Мы шарахнулись прочь. Теперь уже Князьков орал на него, приказывая застыть на месте. А башнер полз. Вторая мина рванула под локтем. Тело подбросило вверх, оторванная рука отлетела метров на пять. Отмучился парень!

Уходили с минного поля цепочкой. Шуваев осторожно тыкал шомполом землю, делал шаг-другой, а мы двигались следом. Кто-то брел в одном ботинке, не успев переобуться, другой бормотал непонятное под нос. Страшной, неожиданной была гибель танкиста. Только что живой, утром махоркой делились, а спустя час оставили мертвым. Когда отошли подальше, опомнились, Войтик разглядел возле разбитой полуторки полусгоревший ботинок. Постучал по дереву, вытряхивая землю, и протянул босому бойцу, прыгающему на посиневшей от холода ноге.

– Обувайся.

Сели перекурить, помянуть махоркой погибшего танкиста. Хороший был парень и стрелок меткий. И смерть неожиданная. Впрочем, никто смерть не ждет – она сама приходит. Кто мог подумать, что на истоптанной дороге, по которой столько транспорта и людей прошло, окажется эта чертова мина.

– Т-3 немецкий с первого снаряда уделал, – вспомнил кто-то погибшего башнера.

– И гаубицу он фугасным накрыл. А потом пушкарей из пулемета причесал.

– И-и-эх, жизнь солдатская…

А босой пехотинец, натянув ботинок, растерянно его разглядывал.

– Он же левый. Мне правый нужон. Левый-то у меня есть.

– Шагай, в чем Бог послал, – посоветовал Иван. – Или сходи на мины. Там и левых, и правых хватает.

Маленький белорус за словом в карман не лез. А смерть, если уж прицепилась, то не отстанет. Через день мы потеряли еще одного товарища, и сам я едва вылез из передряги.

Я не запомнил имени и фамилии красноармейца, вместе с которым Князьков направил нас к деревушке у дороги. Имена и фамилии уходят быстрее, чем какие-то характерные черты человека. Кажется, он был высокий, на голову выше меня. Служил в армии год или полтора. Родом был с наших южных краев, из-под Астрахани. По дороге он рассказывал, как ловил с братом воблу. По мешку за день весеннего лова приносили. А брат, хоть и младше его, уже пропал без вести. Так написала мать в последнем письме. Еще он нахваливал соседку-разведенку, красивую бабу, которая приклеилась к нему, хоть и старше на три года.