– Ну, ты молодец, Никита, – сказал я. – Лихо с пулеметчиком расправился.
– А ты как думал! Это тебе не на танке раскатывать.
Немного позубоскалили и осторожно двинулись в обратный путь. Мое отсутствие незамеченным не прошло. Радист Костя Студент сказал «спасибо» за часы и доложил, что меня дважды вызывал товарищ комбат. Я связался с Таранцом и получил порцию матюков.
– Ты понимаешь, что теперь ротой командуешь? Бросил все и исчез неизвестно куда.
В такой ситуации, хоть я был не прав, лучше нападать, чем обороняться.
– Разведку проводил. Или напролом лезть, как Каретников. Видел, сколько его танков сгорело?
– Видел, не видел! Разведчик хренов. Дуй ко мне.
Я рассказал Таранцу, что происходит на станции. Он сверился со своей картой, заляпанной масляными пятнами. Нанес огневые точки и приказал дополнительно отметить на карте еще одну зенитную батарею на юго-западной окраине станции. Я добросовестно поставил крестик.
Антон снова посмотрел на меня и сплюнул:
– Нельзя так себя вести! Послал бы ребят, а сам оставался с ротой. И вообще… ты знаешь, что наверх доложено – станцию уже взяли. Первый батальон перенацелили на Лебедин. Они уже на марше. Со Штеповкой все дела расхлебывать нашему батальону.
– Каретников, что ли, доложил?
– Может, и он. А может, кто-то повыше. Станция горит, немцы уходят. Ура, победили!
– Чего ж Каретникова не оставили нам помогать? И вообще где он сейчас?
– У него на ходу всего с пяток машин осталось. Считается, что он мелочевку добивает. На самом деле вся ремрота его выбравшиеся танки ремонтирует. Не станешь же в корпус докладывать, что за один день батальон потеряли!
– Наверное, и Лебедин таким макаром уже взяли. Когда брехать отучимся! – не выдержал я. – Нельзя нам в эту мышеловку лезть. Потеряем машины в закоулках и среди платформ. Там не то что пушками, гранатами танк побьют.
– Пехота уже готова к штурму, – отозвался Таранец. – Ждут нас. Комбриг считает, что мы уже за станцию деремся. Давно в бою. А мы языками чешем.
И все же мне везло на хороших командиров. Антон вызвал Успенского, комроты-2, который тоже было взялся с высоты своих капитанских погон отчитывать меня.
– Ладно, помолчи, – оборвал его Таранец. – Спасибо скажи, что теперь не вслепую пойдем. Волков кое-какие огневые точки засек.
– Ну, если Волков… – не унимался капитан Успенский, разобиженный, что заместителем комбата является не он, ветеран Халхин-Гола, а недоучившийся лейтенант.
– Слушай, Николай Фатеич, – разозлился Таранец. – Брось ты эту херню. Нам всем в одном сжатом кулаке быть, а не считать, у кого заслуг больше.
– Ладно, молчу.
Мы быстро обсудили план предстоящих действий. Для атаки Таранец выделил по одному взводу из обеих рот и назначил старшим Павла Фогеля.
– Он мужик обстоятельный. На рожон не полезет. Пусть потихоньку продвигается и ведет огонь. Ты, Алексей, берешь на себя две пушки возле вокзала и этот долбаный «мардер». Капитан Успенский обходит станцию и уничтожает зенитную батарею 88-миллиметровок. Труднее всего придется Волкову. Тебе, Леха, все же придется лезть в эту мышеловку. Ты хорошо рассмотрел, где пушки и самоходка находятся. Выбьем фрицев из станции, считай, что орден Красной Звезды заработал.
– Зато мне легко будет наступать! – едко заметил Успенский. – Зенитная батарея 88-миллиметровок. Шесть пушек. У фрицев эти батареи почти все по шесть стволов. Так ведь?
– Так или иначе, не знаю. Может, и восемь. Но, скорее всего, меньше. Снимают они зенитки. – Таранец догадывался, что Успенского заело обещание представить меня к ордену, и добавил: – Уничтожишь батарею, тебе тоже орден причитается.
Надолго запомнилась мне станция Штеповка. Как горели танки комбата Каретникова, которые он пустил вперед в надежде выбить немцев одним ударом, но не получилось. Трупы наших бойцов на раскаленной солнцем брусчатой дорожке и в сточной канаве среди дерьма и бинтов. И едкий запах горелого мяса возле подбитого танка, где мы прятались от бьющего в упор пулемета. И весь последующий бой в мешанине взрывов, пулеметных очередей, дыма горящих шпал и вагонов, среди развалин толстенных железнодорожных построек, неожиданных выстрелов из-за укрытий.
Мы обошли здание станции с тыла. Запомнилось название на серой жестянке, выведенное по-немецки. Из взводных я взял с собой более опытного Гришу Весняка. Он расстрелял обе пушки с ходу, а мы били из пулеметов по бегущим к огромным тополям артиллеристам и пулеметчикам. Пулеметчик свалился среди деревьев, выронив «МГ-42», который не бросил и тащил на плече вместе с болтающейся патронной лентой. Весняк двинул свои танки вперед, десант подобрал пулемет, а сам лейтенант помахал мне рукой: бьем сволочей!
Через несколько секунд мы потеряли сразу трех-четырех десантников и танк из взвода Весняка. Струя огнемета ударила из развалин дома. Танк вспыхнул мгновенно. Механик-водитель и командир машины успели выскочить. Механика срезали очередями, а командир, смертельно обожженный, заметался живым факелом. Я выстрелил фугасным в то место, где был огнемет. Потом выпустил длинными очередями весь диск и еще один снаряд. Командир танка, молоденький младший лейтенант, все кричал, катаясь по земле. Мне кажется, сволочи фрицы специально не стреляли по нему, чтобы продлить мучения. Потом ударил из засады «мардер». У меня в роте был единственный Т-70, и он сгорел, получив снаряд в моторную часть. Экипаж, два человека, сумели выбраться. Мы загнали немецкую самоходку в тупик, рядом с горящим паровозом, и расстреляли сквозь перевернутые платформы. Броня у «мардера» слабая. Наши снаряды пробили ее в нескольких местах и зажгли машину.